Миллер Рекс - Мороженщик

---

He лучше было бы быть мороженщиком и никогда не делать ошибок?
Вице-президент Джордж БушВот правило: никаких правил.
Эйхорд
Бакхед-Спрингз
Уже в который раз он просыпается в холодном поту. Ужасное чудище из его последнего ночного кошмара ясно встает перед ним и приветливо ухмыляется.
— А я кое-что знаю, — медленно цедит оно, издеваясь.
— Что? — пытается он спросить, но вокруг уже никого, лишь ощущение затхлого пещерного воздуха. Лицо монстра напоминает кору дерева, стволообразная шея растет прямо из квадратного торса, затем раздваивается, заканчиваясь двумя отвратительными головами, и вторая голова с женским лицом выглядывает из листвы со словами: «Привет, сука!»
Он вдруг понимает, что это лицо ему знакомо. Тошнотворные ощущения давнего расследования мгновенно заполняют его. Неподвижно лежавший до сих пор, он резко выпрямляется и замирает снова, словно собираясь чихнуть, но вместо этого неожиданно для себя Джек Эйхорд произносит:
— Что ты сказала?
— Ты дерьмо, — говорит она, и он видит толстую пьяную рожу второй головы монстра.
— М-м-м, — с тоской мычит он. Ту женщину звали Мирли, Милдред или Минни, как-то так, а фамилия звучала как название штата. Мирли Калифорния. Мирли Айова, Мирли Миннесота, Мирли Флорида.

Точно! Ее звали Милдред Флорида. И перед ним, как на экране, мелькают картины того давнего летнего дня.
— Паршивая сука! — снова повторяет она, обращаясь к высокой стройной девушке с кожей цвета спелого банана.
Толстое лицо Милдред Флориды высовывается из листвы. Она знает, что желтокожая ни за что не оставит своего приятеля, и решает наконец осуществить то, что давно задумала. Она выходит на горячий, залитый солнцем тротуар.

Эйхорд мертвеет от ужаса, каким-то уголком сознания поняв, что придется стать свидетелем преступления многолетней давности перед салуном «Серебряный доллар».
Милдред Флорида пьяна в стельку. От нее несет, как от скунса. Она подходит к Лоле и говорит, еле ворочая языком:
— Ты — мерзкая, вонючая, поганая сука! Я заставлю тебя держаться от него подальше!
В ее руке мелькает ярко сверкающий на солнце предмет, и серебристый металл мгновенно окрашивается кровью. Острая сталь вонзается прямо в желтое лицо Лолы. Удар настолько силен, что выбивает глаз из глазницы, и он повисает, отвратительна раскачиваясь.
От горячего летнего полуденного солнца плавится серый асфальт. Милдред Флорида, отяжелевшая с возрастом, но все еще женственная, в ярко-красном платье, нахально ухмыляется, а банановая Лола — Цветок Персика, — от которой всегда исходили ароматы лосьонов и кремов, ошалевшая от боли, пытается понять, что с ней случилось.
С лица ее течет что-то красное, похожее на яркую губную помаду, оставляя на открытом платье безобразные пятна. Милдред исполосовала Лолу лезвием бритвы. Простым лезвием с маленькой пластиковой рукояткой. Все произошло мгновенно: неуловимое движение, разрез — и глаза нет.

Пьяная тварь кричит, что перережет лживую глотку соперницы и навсегда заткнет ее сучий рот. Подхватив истекающую кровью Лолу, толсторожая женщина в красном платье дряблой, рыхлой рукой вновь ударяет ее.
— А-а-а! — кричит Лола, сумочка вылетает из ее рук и попадает в толстый живот убийцы. Мелкие монеты рассыпаются и катятся

Михайлович Ясмина - Три Стола

---

Мой муж - известный писатель, а сама я - что-то вроде ясновидящей.
В тот год, желая немного отдохнуть и прийти в себя после болезней, мы
снова поехали в Котор. Я хорошо себя чувствую в этом городе, омываемом двумя
водами. Я воспринимаю его как существо женского рода: спрятавшийся на берегу
извилистого залива, зажатый волнообразными крепостными стенами и горами, он
как бы двуутробен. Тенистый и влажный, пронизанный змеящимися подземными
потоками, бесчисленными глубоко скрытыми водоворотами, которые в дождливые дни
затопляют город. Считается, что его название происходит от древнегреческого
"катарео" - богатый источниками, ибо пресные воды, приходящие с материка, с
двух сторон обтекая его стены и смешиваясь, впадают в соленые, захлестывающие
его с лица, и лоно города время от времени всасывает немного моря. Так
которские воды постоянно преображаются, забавляясь своими играми: то подземное
- надземное, то пресное - соленое.
В первый же день я стала перелистывать туристский проспект с картинками
старой части Котора и его окрестностей. При взгляде на фотографию Доброты
(панорама с воздуха) в моем воображении вдруг возник некий стол, который я
должна во что бы то ни стало заполучить. "Увиденный" мною стол был большой,
массивный, длинный, темного цвета, с резьбой "косичкой" в самых разных местах.
Видение было расплывчатым, но я поняла, что это не секретер, а обычный стол,
даже без ящиков. На чем он стоит, какие у него ножки, я увидеть не смогла.
Однако была почему-то уверенность, что стол находится в Доброте, в доме у
моря, в стороне от шоссе. Все, что открылось мне о нем, походило на
разбросанные перевернутые осколки и оттого было волнующим.
Всю ночь, в полусне, неясная картина менялась, усложнялась и прояснялась,
как отражение в слегка покачнувшейся водной поверхности, которая постепенно
успокаивается, с тем чтобы под конец, совершенно умиротворившись, дать двойное
отражение - неба и подводного мира.
Видение преследовало меня, и на другой день я рассказала мужу о своей
маленькой тайне, которая меня скребла и грызла, как "слабая боль под сердцем,
что скулит, как легкий голод".
- Я тут присмотрела один стол, - сообщила я.
- Но когда?! - изумленно спросил он.
- Вчера, вернее, сегодня ночью, - ответила я смущенно. - Собственно, я не
знаю, один ли это стол или три.
И правда, образ стола затуманивался тем, что я с самого начала не знала,
один ли это стол или их несколько. Позднее я убедилась, что передо мной
изображение, умноженное во времени, как бы разные фазы и места его нахождения.
То и дело смешивались три картины.
В первой являлся какой-то дом в Каменари, у мыса, где теперь пристает
паром. Впрочем, может, он и прежде там приставал. Этот дом я видела снаружи, и
стол ассоциировался с его верхним этажом. Во втором видении представал
интерьер комнаты, вернее, часть его, так как, хотя я чувствовала, что это
огромное помещение, изображение вибрировало. Оно становилось то двухмерным, то
трехмерным, но, во всяком случае, это было фронтальное изображение, увиденное
с одной определенной точки зрения. Я видела даже стену, на фоне которой стоял
стол, за ним вдоль всей стены тяжелую, богатую драпировку, темную, скорее
всего бордо, всю в пыльных складках; за ней угадывалась другая занавесь,
легкая и прозрачная. Есть ли там окно, я не была уверена. Скорее всего,
занавеси тянулись вдоль стены. Воздух в помещении был душным, тяжелым,
непрозрачным.