Миллер Генри - О Себе, Эссе



Генри Миллер
О себе, Эссе
РАЗМЫШЛЕНИЕ О ПИСАТЕЛЬСТВЕ
Как-то, отвечая на анкету, Кнут Гамсун заметил, что пишет исключительно с
целью убить время. Думаю, даже если он был искренен, все равно заблуждался.
Писательство, как сама жизнь, есть странствие с целью что-то постичь. Оно --
метафизическое приключение: способ косвенного познания реальности, позволяющий
обрести целостный, а не ограниченный взгляд на Вселенную. Писатель существует
между верхним слоем бытия и нижним и ступает на тропу, связывающую их, с тем
чтобы в конце концов самому стать этой тропой.
Я начинал в состоянии абсолютной растерянности и недоумения, увязнув в болоте
различных идей, переживаний и житейских наблюдений. Даже и сегодня я
по-прежнему не считаю себя писателем в принятом значении слова. Я просто
человек, рассказывающий историю своей жизни, и чем дальше продвигается этот
рассказ, тем более я его чувствую неисчерпаемым. Он бесконечен, как сама
эволюция мира. И представляет собой выворачивание всего сокровенного,
путешествие в самых немыслимых широтах, -- пока в какой-то точке вдруг не
начнешь понимать, что рассказываемое далеко не так важно, как сам рассказ. Это
вот свойство, неотделимое от искусства, и сообщает ему метафизический оттенок,
-- оттого оно поднято над временем, над пространством, оно вплетается в
целокупный ритм космоса, может быть, даже им одним и определяясь. А
"целительность" искусства в том одном и состоит: в его значимости, в его
бесцельности, в его незавершимости.
Я почти с первых своих шагов хорошо знал, что никакой цели не существует.
Менее всего притязаю я объять целое -- стремлюсь только донести мое ощущение
целого в каждом фрагменте, в каждой книге, возникающее как память о моих
скитаниях, поскольку вспахиваю жизнь все глубже: и прошлое, и будущее. И когда
вот так ее вспахиваешь день за днем, появляется убеждение, которое намного
существеннее веры или догмы. Я становлюсь все
7
более безразличен к своей участи как писателя, но все увереннее в своем
человеческом предназначении.
Поначалу я старательно изучал стилистику и приемы тех, кого почитал, кем
восхищался, -- Ницше, Достоевского, Гамсуна, даже Томаса Манна, на которого
теперь смотрю просто как на уверенного ремесленника, этакого поднаторевшего в
своем деле каменщика, ломовую лошадь, а может, и осла, тянущего повозку с
неистовым старанием. Я подражал самым разным манерам в надежде отыскать ключ к
изводившей меня тайне -- как писать. И кончилось тем, что я уперся в тупик,
пережив надрыв и отчаяние, какое дано испытать не столь многим; а вся суть в
том, что не мог я отделить в себе писателя от человека, и провал в творчестве
значил для меня провал судьбы. А был провал. Я понял, что представляю собой
ничто, хуже того, отрицательную величину. И вот, достигнув этой точки,
очутившись как бы среди мертвого Саргассова моря, я начал писать
по-настоящему. Начал с нуля, выбросив за борт все +свои накопления, даже те,
которыми особенно дорожил. Как только я услышал собственный голос, пришел
восторг: меня восхищало, что голос этот особенный, ни с чьим другим не схожий,
уникальный. Мне было все равно, как оценят написанное мною. "Хорошо", "плохо"
-- эти слова я исключил из своего лексикона. Я безраздельно ушел в область
художественного, в царство искусства, которое с моралью, этикой,
утилитарностью ничего общего не имеет. Сама моя жизнь сделалась творением
искусства. Я обрел голос, снова став цельным существом. Пережил я примерно то
же, что, если вери



Содержание раздела